Журнал основан в 1955 году
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА»
ЛИТЕРАТУРНО — ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ И ОБЩЕСТВЕННО — ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЕЖЕМЕСЯЧНИК СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР
Жажда
По ночам юнцов она снедала:
Где же вы, грядущие года!
Нет, подобной жажды идеала
Старый мир не видел никогда!
И на сходке где-нибудь под липкой
С глупой ребятнёю на руках
Бабы с зачарованной улыбкой
Слушали о будущих веках.
Сохранились дневники и письма…
Комиссары, кончив путь мирской,
Умирали, к солнцу коммунизма
Руки простираючи с тоской…
Мучёников жребий — не веночек.
…Бытие вся жизнь у них — не быт!
И глаза юны, хоть позвоночник
Шашкой перебит!
Стакан чая
И я себя ещё поберегу,
И я ещё превратностям не сдамся!
В жестоком споре, в дружеском кругу
Я твердо целью выстоять задамся.
Но через годы, может быть, вполне —
Табачный дым плывет, светает рано,
И очень просто скажут обо мне,
Что он ушел и не допил стакана…
Однополчанину
Преклоните голову пред павшим…
Человек же рухнул в пустоту!
Захлебнувшись криком в рукопашном
Или валидол держа во рту!
Голову пред павшим преклоните…
Он одним ударом разрубил
Эти вот тонюсенькие нити…
Ими он привязан к жизни был.
Кем бы он ни пал, он пал героем,
Тут неважно: воин или нет.
Мы равно знаменами покроем
Стол простой и воинский лафет.
*
Отец, папаша, батя
не ведал докторов,
с медслужбою не ладя,
был тучён и багров…
В семнадцатом когда-то
он сапоги надел…
С тех пор удел солдата
и был его удел.
Когда, я помню, даже
он спал, то сквозняки
гуляли, и на страже
стояли сапоги.
Он был на слово краток,
как истый строевик…
И был в уме порядок,
лихой солдатский шик!
Он был такого сорта,
что знал: вот — да, вот — нет,
он был уверен твердо,
что значит тьма и свет…
Как в первый раз
Ты слишком много взял, пожалуй,
С одной журнальной полосы,
Ты столько книжек знаешь, малый!..
…Примись-ка лучше за азы.
Ты столько прочитал упрямо,
Так высоко поднялся ввысь…
А ты сложи-ка слово «ма-ма»,
А ты за азбуку возьмись!
Ты все читал, почти что спятя,
Ты за томами брал тома…
А ты сложи-ка слово — «дя-дя»…
Дорога. Дерево. Дома…
Ты все постиг на этом свете,
Тебя он вовсе не потряс!..
А ты смотри, как смотрят дети,
Смотри, как смотрят в первый раз…
Бомбей.
Полуулыбка сфинкса
Уже я с тайной мира свыкся,
живу легко день изо дня…
И потому загадка сфинкса
уже не мучает меня.
Но видел раз, как деловито
у храма охраняла дверь
изваянная из гранита
то ль женщина, а то ли зверь.
Я был захвачен вечной спешкой,
дал мелочь продавцу газет…
…Но странною полуусмешкой
я все «же был тогда задет.
*
И я ещё задумаюсь о том,
что значит правда и что значит совесть…
Я не из тех,
кто тягостным постом
себя терзает, в монастырь готовясь.
…Мирская совесть тонкая, как нить!..
И я живу, и радуюсь, и стражду.
…А сложность в этом, чтоб соединить
с желаньем счастья нравственную жажду.
*
Из исторических событий
лишь остается смутный гам…
Я вижу:
вот идет Овидий
по бессарабским берегам.
Где в чайной райпотребсоюза
на окнах шторки парусят,
его ждала, быть может, муза
почти две тыщи лет назад.
И, может быть, среди райцентра
бродил певец «Метаморфоз»,
где о поднятии процента
толкует молодой завхоз.
Облокотясь на спинку стула,
я взял салатик и вина…
И вечность, может быть, дохнула
сквозь шторки узкого окна.
Гамбург
Было время, робко у портала
белый голубь брал из рук зерно…
…В этом мире тайного не стало!
Все открыто! Все обнажено!
Вот она танцует в зале голой!
Рядом с нею обнаженный друг!..
…Но и нынче белоснежный голубь
всё-таки клюет зерно из рук.
*
Он так и остался навек чудаком.
Что надо ещё для заики!!
Как будто натерли лицо наждаком!..
Все книги, и книги, и книги.
Вот так и прошел он по свету рябым
С улыбкой к растеньям и детям…
А то, что той женщиной не был любим,
Ну что же поделаешь с этим!..
Я видел: до пятого шёл этажа,—
А лестница в доме крутая! —
Массивную книгу под мышкой держа,
Другую упрямо листая.
Чутье
Из отдаленных тайников
Инстинкта
он вопит,
из глыби.
Без чешуи и плавников
Поэт подобен все же рыбе!
Он как тот крохотный малек,
А это ведь не побасенки!
Что в путь поплыл — а путь далек! —
В Шексну, один, из Амазонки.
Он чует истину нутром!
Ничто на свете не поможет!..
…Но оперенная пером
Рука дать промаха не может.
СТИХИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ ЮГОСЛАВСКИМ ДРУЗЬЯМ
Десанке Максимович
(Надпись на книге «Требую помилования»)
Сараево с рассвета,
Наверно, неспроста
Ушло от Магомета
И не нашло Христа.
Но день не обездолен,
Он солнцем обогрет.
И с тенью колоколен
Не спорит минарет.
Играет в спину сплину
Весенняя свирель.
И зеленью в долину
Спускается апрель.
Легка его осанка.
И в сутолоке дня
Заступница Десанка
Освободит меня
От сроков и зароков,
Предлогов на подлог,
От будущих пророков
Сегодняшних тревог.
И тенью в день, за снами
Исчезнет не спеша
Прикрытая усами
Усмешка усташа.
И ты в свои тетради
Поэзию зови,
Помилованья ради
По принципу
Изету Сарайличу
Излетом птиц из лета
Не кончится июль.
Тоска в глазах Изета,
Как абсолютный нуль.
В кюветах придорожных
Опавшая листва.
И одинок художник
Под деревом родства.
Из тьмы времен, из света
Идет его стезя.
И из судьбы Изета
Изъять любовь нельзя.
Под знаком зодиака
Слепая ночь черна,
И каждая собака
Своим зубам верна.
Ломает смету лето,
И рушится уют.
И соловьи рассвета
На дереве поют.
Мире Олечкович
Я окружил себя стеною,
Мне не найти проход в стене.
Все ниспровергнутое мною
Теперь на плечи давит мне.
Несу свой груз любви и фальши,
И застит зренье пелена.
Иду в упор к стене, но дальше
Отодвигается стена.
Мне надо выбраться из круга,
Переступить проклятый круг.
За гранью страха и испуга
Увидеть вольной воли луг
И вдруг понять: что там не ново,
Что он на замкнутый похож.
В нем тот же строй, и то же слово,
И так же слово точит ложь,
И так же оживает слово,
И дождик пестует траву.
А круг смыкается, и снова
Я страстью вырваться живу.
В ожидании самолёта
В прозрачном кубе аэровокзала
Гул самолётный бился о стекло.
И где-то рядом женщина сказала:
— Народ собрался. Что произошло!
Пусть людям любопытство их простится.
Но в шумном зале, в аэропорту,
Огромный беркут — сказочная птица! —
Смотрел на улетающие «Ту».
Как будто взял и сопоставил кто-то
(Так хронику монтируют в кино)
Две мудрости, два мира, два полета.
И только небо было им одно.
А беркут крылья вскидывал устало
И небо к самолётам ревновал.
И в неуклюжих птицах из металла
Своих собратьев он не признавал.
Косился он орлиным желтым оком
На крылья неожиданной родни
И ждал с недоуменьем и упреком:
— Ну что же ты, хозяин, объясни!
А тот сидел, скуластый и раскосый,
И, мудро презирая суету,
В ответ на восклицанья и расспросы
Спокойно трубку подносил ко рту,
И сквозь толпу смотрел невозмутимо,
И видел все, не видя ничего,
И вспоминал, прищурившись от дыма,
Как сладок дым над юртою его.
*
Перепутаю даты и лица,
Позабуду, кто прав, кто неправ.
Но опять попрошу повториться
Хор дождей и молчание трав.
Я запомнила памятью тела
Жар огня и презрение льда.
Я немногого в жизни хотела —
Чтобы все это было всегда.
Я немногого в жизни хотела
Из того, что мы вечно хотим:
Чтобы время за мною летело,
А не я торопилась за ним.
Чтобы травы рождались весною
И планета не ведала зла.
Чтобы эта земля подо мною
Никогда из-под ног не ушла.
Адыгейская песня
Был мусульманский праздник ураза.
Но, вопреки старинным всем законам,
Был стол накрыт. И женские глаза
Над ним взошли светло и удивленно.
«Спой!» — женщину просили. И она
Над скатертью, торжественной и белой,
Над рюмками веселого вина
Вдруг что-то очень грустное запела.
И голос ждал, и замирал, и звал.
Не то прощал, не то просил пощады,
И вдруг против чего-то восставал,
И вдруг, как птица раненая, падал.
И песню, что над нами восходила,
Я сердцем, как могла, переводила:
Ведь женщина из русского села
Слова бы те же для любви нашла.
О, не стыдитесь слабости, мужчины,
И глаз не прячьте, и не хмурьте лбов!
Ведь нет для слез прекраснее причины.
Чем женщина, поющая любовь.
И до утра гостеприимный дом
Был, как и мы, в прекрасной власти этой.
Звучали тосты громкие потом.
Достойные и горцев и поэтов.
Но над столом, который весел был,
Над спором без конца и без начала
Далекий голос плакал и любил…
А женщина сидела и молчала.
